Империи в мировой истории. Власть и политика различий - Джейн Бербанк

населения, облегчить условия труда наемных работников и заложить основу для долгосрочного повышения производительности труда. Развитие обещало сделать империи более богатыми и одновременно более политически легитимными.

Британия и Франция предлагали достичь своих целей разными способами. Британцы хотели, чтобы каждая колония развивалась по-своему и в своем темпе. Сначала правительство пыталось включить африканских активистов в "местные советы", которые постепенно изменили бы традиционное правление на более прогрессивное. Только позже африканцы должны были получить власть в центре каждой колонии. Общий график не уточнялся; то, что африканцы в это время будут заседать в парламенте в Лондоне, было немыслимо. Но именно это и предлагали французские лидеры, хотя и не пропорционально численности населения. Французские лидеры использовали слово "федеральный" там, где британцы говорили о местном самоуправлении. Французский союз, как и империи прошлого, должен был состоять из различных государств, по-разному связанных с имперским центром: Европейская Франция; Алжир, территория которого была полностью интегрирована во Францию, но население которого делилось на граждан и подданных; "старые колонии", например, в Карибском бассейне, жители которых были гражданами; "новые колонии", например, в Африке, жители которых были в основном подданными; протектораты, например, Марокко и Тунис, которые имели собственное гражданство и суверенитет, уступив (под давлением) Франции определенные полномочия по договору; и мандаты, бывшие германские колонии, которые имели собственное потенциальное гражданство, а Франция была опекуном.

Карта 13.2

Деколонизация в Африке.

Конституция 1946 года провозгласила, что жители всех этих образований теперь будут обладать "качествами" французских граждан. Это положение постепенно расширило участие бывших подданных в выборах, хотя еще десять лет не превращалось во всеобщее избирательное право. Оно предоставляло права и ликвидировало институты, которые по-разному относились к имперским подданным: отдельные судебные режимы, разные стандарты трудового законодательства. Новая конституция больше не ставила гражданство в зависимость от подчинения подданного французскому гражданскому кодексу, а не исламскому или обычному праву в частноправовых вопросах, таких как брак и наследование. В принципе, новый Французский Союз должен был быть мультикультурным, а также эгалитарным.

Здесь мы подходим к основной дилемме послевоенной империи: может ли имперский режим принять более демократическую форму правления, более тонкую концепцию суверенитета и при этом оставаться имперским? Может ли признание социальных и культурных различий, характерное для Османской и Российской империй XIX века, сочетаться с общеимперской концепцией гражданства, которая до сих пор была в основном предназначена для европейских компонентов западноевропейских империй? В отличие от ситуации в Римской империи, которая в 212 году объявила всех своих подданных мужского пола, не являющихся рабами, гражданами - прецедент, на который ссылались парламентарии во время дебатов по поводу французской конституции 1946 года, - гражданство в Европе теперь предполагало широкие экономические и социальные права, а также политические. Нормы эквивалентности внутри метрополии не были похожи на иерархический социальный порядок Рима. Таким образом, введение в гражданство миллионов обедневших подданных в 1940-е годы могло повлечь за собой большие расходы - если бы требования, основанные на современных стандартах гражданства, были удовлетворены. И было неясно, смогут ли граждане европейской или африканской Франции быстро отбросить привычки и ожидания привилегий и власти, дискриминации и принижения, сформировавшиеся за десятилетия колониального правления.

Эти дилеммы помогают объяснить шизофренический характер послевоенного французского колониализма - временами интегративного, способного на рациональные дебаты с африканскими или азиатскими политическими активистами, временами жестокого в отношении целой категории людей, воспринимаемых как угроза. Африканцы могли заседать во французском законодательном органе, а африканские профсоюзы могли организовываться, бастовать и требовать равной оплаты и льгот за равный труд. Между тем, во время восстания на Мадагаскаре в 1947 году, войны во Вьетнаме в 1946-54 годах и войны в Алжире в 1954-62 годах французские войска применяли коллективный террор против людей, среди которых, как предполагалось, могли скрываться повстанцы. Применение французами пыток стало скандалом во время Алжирской войны. Но даже в Алжире французские правительства запустили программы социального поощрения - то, что американцы назвали бы позитивными действиями, - чтобы заставить французских граждан-мусульман Алжира увидеть преимущества принадлежности к французскому государству, включая доступ к работе в метрополии и за границей Франции и к социальным услугам, направленным, в принципе, на удовлетворение их особых потребностей.

Наиболее влиятельные лидеры Французской Западной Африки воплотили проект федерализации Франции в требованиях более активного развития и более полного социального равенства. Леопольд Сенгор из Сенегала стремился к многоуровневой форме суверенитета: каждая территория выберет правительство с полномочиями решать местные вопросы; Французская Западная Африка в целом составит африканскую федерацию с законодательной и исполнительной властью; и эта федерация объединится с другими территориями и федерациями в реформированный Французский союз, в котором все будут гражданами, обладающими правами. Союз ограничил бы свои действия иностранными делами, обороной, развитием и другими согласованными функциями и стал бы конфедерацией, признающей национальную индивидуальность каждой составной части. Сенгор рассматривал национальность не с точки зрения сенегальцев или ивуарийцев, а африканцев или, по крайней мере, африканцев, которые разделяют французский язык и опыт французских институтов.

Другие африканские лидеры хотели обойтись без западноафриканской федерации, выступая за прямое членство каждой территории во французском сообществе. Такие возможности обсуждались в Африке по мере того, как французское правительство осознавало, что попало в ловушку между следованием логике гражданства - что было дорого - и циклом восстаний и репрессий, происходящих теперь под взглядом международных институтов и наблюдателей, которые не считали колониальное правление нормальным или неизбежным. Когда в 1958 году французское правительство предложило каждой африканской территории выбор: немедленная независимость или дальнейшее участие, с большой долей самоуправления, во Французском сообществе, только Гвинея проголосовала за полное отделение. Но африканские лидеры не могли прийти к соглашению о том, следует ли им объединяться между собой, а Франция стремилась избежать обязательств слишком тесного союза. Африканские политики пришли к убеждению, что двусторонние отношения суверенных государств с Францией лучше соответствуют обстоятельствам момента, чем многоуровневый суверенитет. Тем не менее, только в 1960 году распад французской империи в Африке к югу от Сахары на территориальные национальные государства стал единственным вариантом выхода.

Более децентрализованная колониальная структура Великобритании не способствовала подобным дебатам об эквивалентности всех подданных королевы. Но Британия не могла избежать проблемы сохранения империи, когда те самые условия, с помощью которых имперское государство пыталось делегитимизировать себя - развитие и политическое участие - порождали каскады требований на социальные и экономические ресурсы. Попытки заставить образованных африканцев сосредоточить свои амбиции на местном самоуправлении быстро провалились. Политические партии в колонии за колонией требовали полного участия в законодательных и исполнительных органах власти каждой территории, а общественные движения требовали повышения